Свиньи Роальд Дал Страшная сказка о мальчике, который никогда не ел мяса… Роалд Дал Свиньи 1. Как бы то ни было, но однажды в Нью-Йорке на свет появился прелестный младенец — мальчик, которого счастливые родители нарекли Лексингтоном. Не успела мать вернуться из родильного дома с ребенком на руках, как тут же сказала своему супругу: «Дорогой, теперь ты должен сводить меня в самый шикарный ресторан, чтобы отпраздновать рождение нашего сына и наследника». Супруг нежно обнял ее и сказал, что любая женщина, которая способна произвести на свет столь очаровательное существо, как Лексингтон, заслуживает того, чтобы пойти в любое место — куда бы она только ни пожелала. Но достаточно ли она окрепла после родов для путешествия по ночному городу? Нет, ответила женщина, недостаточно, но на это ей наплевать. И вот в тот же вечер они как следует принарядились и, оставив маленького Лексингтона на попечение опытной сиделки, которая обходилась им в двадцать долларов в день и была впридачу шотландкой, отправились в самый роскошный и дорогой в городе ресторан. Там они съели громадного омара и распили бутылку шампанского, после чего поехали в ночной клуб, где заказали еще бутылку шампанского, после чего просидели несколько часов, держась за руки, обсуждая, оценивая и восхищаясь каждой черточкой в облике своего новорожденного сына. Домой, в восточную часть Манхэттена, они вернулись около двух часов ночи, и супруг, расплатившись с таксистом, принялся шарить по карманам в поисках ключей от парадной двери. Спустя некоторое время он заявил, что, видимо, оставил их в кармане другого костюма, а потому им надо позвонить, чтобы сиделка спустилась и открыла дверь. В конце концов, заметил муж, сиделка, получающая по двадцать долларов в день, не должна исключать возможности, что иной раз ночью ее могут и поднять с постели. Он нажал кнопку звонка. Они подождали некоторое время, однако безрезультатно. Тогда он снова позвонил — уже громче и дольше. Прошла еще минута. Затем оба спустились на улицу и стали окликать сиделку по имени (Макпоттл) под окнами ее комнаты на третьем этаже, но ответа не следовало. Дом молчал, объятый темнотою. Жена начала нервничать. Ее ребенок оказался запертым в доме, говорила она себе. Один-одинешенек с этой Макпоттл. А кто она вообще такая, эта Макпоттл? Знали они ее не более двух дней, вот и все, и у нее были тонкие губы, осуждающие глазки и накрахмаленная блузка и, как выяснилось, она явно не отказывала себе в удовольствии поспать. Но если она не могла расслышать дверного звонка, как же ей услышать плач младенца? О, Боже, ведь в этот самый момент их несчастное дитя могло давиться собственным язычком или задыхаться от близости подушки. — Он не спит на подушке, — сказал муж, — тебе нечего беспокоиться. — Твое желание сегодня — закон, и сейчас ты войдешь в дом. От выпитого шампанского он переживал прилив вдохновения. Наклонившись, он расшнуровал и снял одну из своих черных лакированных туфель, и держа ее за носок, изо всех сил ударил каблуком по оконному стеклу столовой, располагавшейся на нижнем этаже. — Ну вот и все, — с улыбкой проговорил он. — А стоимость стекла вычтем из жалованья Макпоттл. Он сделал шаг вперед и, очень осторожно просунув руку внутрь, нащупал шпингалет. Через несколько секунд окно было раскрыто. — Ну что ж, маленькая мама, я сначала тебя приподниму, — сказал он, обняв жену за талию и отрывая ее от земли. В результате ее ярко накрашенные губы оказались на одном уровне с его ртом и к тому же весьма близко, так что мужчина принялся целовать свою женщину. По опыту он знал, что женщинам очень нравится целоваться в такой вот позе — когда их тело пребывает в крепких объятиях, а ноги приподняты над землей — поэтому он не торопился оторваться от ее губ; женщина же дрыгала ногами, издавая громкие сглатывающие звуки. В конце концов, муж перевернул ее спиной к себе и начал постепенно опускать в прорезь окна столовой. В этот самый момент сзади неслышно подъехала полицейская машина. Она остановилась примерно в тридцати ярдах от них, и из нее проворно выскочили, размахивая револьверами, трое полицейских-ирландцев. — Руки вверх! — закричали полицейские. — Руки вверх! — Однако муж был не в состоянии выполнить сей приказ, поскольку для этого ему пришлось бы отпустить жену, и тогда она или свалилась бы на землю, или осталась барахтаться в оконной раме — наполовину внутри, наполовину снаружи, что оказалось бы явно неудобно для женщины. Одним словом, муж продолжал галантно приподнимать и одновременно просовывать жену в окно. Полицейские, каждый из которых до этого награждался медалями за истребление грабителей, немедленно открыли огонь, и, несмотря на то, что пальба велась на бегу, а фигура женщины представляла собой весьма миниатюрную цель, они несколькими выстрелами добились прицельного попадания, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы прикончить обоих прямо на месте. Так, — не достигнув и двенадцати дней от роду, маленький Лексингтон стал сиротой. 2. Весть об убийстве, за которое все трое полицейских впоследствии получили по благодарности, была стремительно донесена газетчиками до всей родни безвременно скончавшихся супругов, и уже на следующее утро самый близкий круг родственников, а равно и несколько сотрудников похоронного бюро, три адвоката и священник уселись в такси и подкатили к дому с разбитым окном. Все — и мужчины, и женщины — кругом расселись в гостиной на диванах и креслах, покуривая сигареты, попивая шерри и оживленно обсуждая, что же теперь делать с лежавшим наверху младенцем, маленьким сиротой Лексингтоном. Вскоре стало ясно, что ни один из родственников не испытывал горячего желания взять на себя ответственность за ребенка, в результате чего дискуссии и споры затянулись на целый день. Все заявляли о своем громадном, поистине непреодолимом стремлении присмотреть за ним, и с превеликим удовольствием сделали бы это, не мешай каждому теснота их апартаментов или наличие уже одного ребенка, что затрудняло обзаведение еще одним; не терзай их сомнение на тот счет, что делать с несчастным бедным созданием во время их летних поездок за границу; не будь они слишком престарелыми, что показалось бы крайне несправедливым по отношению к мальчику, когда он подрастет, и так далее и тому подобное. Все они, конечно же, знали, что его отец долгое время не вылезал из долгов, дом заложен и никаких денег им вместе с ребенком, естественно, не перепадет. Весь этот оголтелый спор продолжался до шести часов вечера, когда в самый разгар его и совершенно неожиданно из Вирджинии примчалась старая тетушка покойного отца (ее фамилия была Глосспэн), которая, не сняв даже пальто и шляпы, ни на минуту не присев, отказавшись от всех предложений выпить мартини, виски или шерри, твердо заявила собравшейся родне, что с этого момента она берет на себя полную ответственность по уходу за младенцем. Более того, сказала тетушка, она возлагает на себя и все бремя финансовых расходов любого рода, включая образование мальчика. Поэтому все присутствующие могут отправляться к себе домой и, наконец, успокоить свою совесть. Сказав это, она рысцой кинулась вверх по лестнице в детскую, подхватила Лексингтона из его колыбели и покинула дом, крепко прижимая мальчика к груди, тогда как родственники продолжали просто сидеть, молча глядеть ей вслед, улыбаться, чувствуя облегчение, а сиделка Макпоттл неподвижно стояла у основания лестницы, осуждающе склонив голову, поджав губы и сложив руки на крахмальной груди. Так, на тринадцатый день своей жизни маленький Лексингтон покинул Нью-Йорк и отправился в путешествие на юг, чтобы жить со своей двоюродной бабкой Глосспэн в штате Вирджиния. 3. К моменту начала опеки над Лексингтоном тетушке Глосспэн было под семьдесят, однако, глядя на нее, вы ни на миг не подумали бы об этом. Для женщины своего возраста она была весьма бойкой, с маленьким, морщинистым, но все еще довольно красивым лицом и очаровательными карими глазами, поблескивавшими на вас сильнейшим образом. Она осталась старой девой, хотя и этого никак нельзя было предположить по ее виду, ибо ничего такого стародевичьего в тетушке Глосспэн не было и в помине. Она не ворчала, не хмурилась и не раздражалась; у нее не росли усы; она ни капельки не завидовала и не ревновала к другим людям, что уже само по себе было крайне удивительно для старой девы или девственницы, хотя никто не мог, естественно, определить наверняка, подпадала ли тетушка Глосспэн под какую-нибудь из этих категорий. Но она была довольно чудаковатая старушка, в этом не оставалось никаких сомнений. Все последние тридцать лет она вела странную уединенную жизнь в крошечном коттедже высоко на холмах Блю-Ридж Маунтанз, откуда до ближайшей деревушки насчитывалось несколько миль. У нее было пять акров пастбища, огород, где она выращивала овощи, сад с цветами, три коровы, дюжина кур и прелестный петушок. А теперь у нее ко всему прочему прибавился маленький Лексингтон. Она придерживалась строго вегетарианского образа жизни и считала потребление животной пищи не только нездоровым и отвратным, но и ужасно жестоким действом. Она жила исключительно на милой и чистой пище — молоко, масло, яйца, сыр, овощи, орехи, коренья и фрукты — и радовалась, что по ее вине не было загублено ни одно живое существо, даже креветки. Однажды, когда ее коричневая курочка сдохла в самом расцвете сил от непроходимости яйцепрохода, тетушка Глосспэн настолько опечалилась, что чуть было не бросила питаться яйцами. Она не имела ни малейшего представления о том, как надо ухаживать за младенцами, впрочем, это ее нисколько не волновало. На вокзале в Нью-Йорке в ожидании поезда, который должен был отвезти ее и Лексингтона назад в Вирджинию, она купила шесть бутылочек для детского питания, две дюжины пеленок, коробку английских булавок, молока на дорогу и небольшую книжицу в мягкой обложке под названием «Уход за новорожденным». Чего желать большего? Когда поезд тронулся, она дала младенцу немного молока, по-своему перепеленала его и уложила на полку поспать. После этого от корки до корки прочла «Уход за новорожденными». — Ничего мудреного в этом нет, — проговорила она, вышвыривая книжку в окно. — Абсолютно ничего. И, как ни странно, так оно и оказалось на самом деле. По возвращении дела у нее пошли как нельзя лучше. Маленький Лексингтон пил свое молоко, срыгивал, кричал и спал в точности так же, как это должен проделывать нормальный ребенок, и тетушка Глосспэн поистине расцветала всякий раз, когда глядела на него, и целыми днями покрывала его тельце поцелуями. 4. К шести годам молодой Лексингтон превратился в прелестного мальчика с длинными золотистыми волосами и темно-голубыми, васильковыми глазами. Он был веселый, игривый и уже начинал помогать тетушке в разных домашних делах вроде сбора куриных яиц, вращения рукоятки маслобойки, выкапывания картошки в огороде или поиска на гористых склонах диких кореньев. Скоро, думала тетушка Глосспэн, перед ней всерьез встанет проблема его обучения. Однако она даже мыслить не могла о том, чтобы отправить мальчика в школу. Она настолько сильно уже любила его, что разлука даже на некоторое время попросту свела бы ее в могилу. Внизу в долине, конечно же, была деревенская школа, но в уж очень некрасивом месте располагалась, и она знала: стоит отправить мальчика туда, как в первый же день его начнут заставлять есть мясо. — Знаешь что, мой дорогой, — проговорила она как-то раз, когда он сидел на кухне, наблюдая, как она делает сыр. — Мне непонятно, почему я сама не могу давать тебе уроки. Мальчик поднял на нее большие голубые глаза и одарил нежной, доверчивой улыбкой. «Это было бы чудесно», — промолвил он. — И первым делом я научу тебя готовить еду. — Думаю, тетушка Глосспэн, мне это понравится. — Понравится или нет, но некоторое время этому придется поучиться, — сказала она. — У вегетарианцев, вроде нас, выбор продуктов не столь велик, как у остальных людей, а потому нам приходится особенно умело обращаться с ними. — Тетушка Глосспэн, — спросил мальчик, — а что едят обычные люди из того, чего мы не едим? — Животных, — ответила она, с видимым отвращением подергивая головой. — Ты хочешь сказать, живых животных? — Нет. Мертвых. Мальчик ненадолго задумался. — Ты хочешь сказать, когда они умирают, люди не хоронят их, а поедают? — Они не дожидаются, когда животные умрут, радость моя. Они их убивают. — А как они их убивают, тетушка Глосспэн? — Обычно они перерезают им горло ножом. — А какие это животные? — Обычно коровы и свиньи, овцы тоже. — Коровы! — воскликнул мальчик. — Ты хочешь сказать, вроде наших Маргаритки, Снежинки и Лилии? — Именно, мой дорогой. — А как они их едят? — Режут на куски и потом их готовят. Больше всего им нравится, когда мясо красное, кровавое и прилипает к костям. Они любят есть куски говяжьего мяса, из которого сочится кровь. — И свиней тоже? — Они обожают свиней. — Куски окровавленного свиного мяса, — проговорил мальчик. — Представляю себе. А что еще они едят, тетушка Глосспэн? — Цыплят. — Цыплят! — Целыми миллионами. — Прямо с перьями? — Нет, дорогой, не с перьями. А теперь сбегай-ка и принеси тетушке Глосспэн пучок лука. Вскоре после этого они и начали свои уроки, которые включали в себя чтение, правописание, географию, арифметику и кулинарию, причем последний предмет пользовался особой популярностью как у учительницы, так и у ученика. И в самом деле, очень скоро стало ясно, что в данной области молодой Лексингтон обладает поистине незаурядными способностями. Он был прирожденным поваром, работал сообразительно и расторопно. Со сковородами обращался как жонглер и мог нарезать картофелину на двадцать тончайших кусочков быстрее, чем тетушка успела бы ее очистить. У него обнаружился необычайно тонкий вкус: мог взять на пробу крепкий луковый суп и мгновенно определить присутствие в нем крохотного листика шалфея. Тетушка Глосспэн не без некоторого изумления обнаружила все эти таланты в столь юном существе и, по правде говоря, она толком не могла даже решить, как ей следует поступить в этой связи. Тем не менее, однако, она, конечно же, испытывала неподдельную гордость и предрекала мальчику блестящее будущее. — Это поистине благодать, — говорила она, — что у меня такой чудесный маленький помощник, который присмотрит за мной в старости. — Спустя несколько лет она отошла от кухонных дел, предоставив Лексингтону всю заботу по приготовлению пищи. Мальчику к тому времени исполнялось десять лет, а тетушке Глосспэн уже около восьмидесяти. 5. Получив кухню в свое полное распоряжение, Лексингтон принялся экспериментировать. Прежние любимые яства уже не интересовали его, и он испытывал острую тягу к созданию чего-то нового. В голове роились сотни свежих идей. «Я начну, — сказал он, — с приготовления суфле из каштанов». В этот же вечер суфле было приготовлено и подано на ужин. Оно превзошло все ожидания. «Ты просто гений! — воскликнула тетушка Глосспэн, вскакивая со своего кресла и целуя его в обе щеки. — Ты войдешь в историю!» С той поры едва ли проходил день, чтобы Лексингтон не готовил какое-то очередное новшество. Это были суп из бразильских орехов, котлеты из мамалыги, овощное рагу, омлет с одуванчиками, оладьи со сметаной и сыром, сюрприз из фаршированной капусты, тушеная отава, лук-шалот, свекольный мусс «пикант», чернослив по-строгановски, голландские гренки с сыром, турнепс на вертеле, пылающий пирог с еловыми иголками и много-много других восхитительных творений. Тетушка Глосспэн призналась, что ни разу в жизни не пробовала ничего подобного; по утрам, задолго до наступления времени ленча, она выходила на крыльцо, усаживалась в свое кресло-качалку и начинала думать о предстоящей трапезе, облизываясь и вдыхая доносившиеся через кухонное окно соблазнительные ароматы. — И что же ты, мой мальчик, готовишь сегодня? — спрашивала она. — А вы угадайте, тетушка Глосспэн. — По запаху похоже на оладьи из козлобородника, — отвечала она, с силой втягивая в себя воздух. И потом он выходил — десятилетний мальчик с выражением триумфа на лице, держа в руках большую дымящуюся кастрюлю с самой божественной разновидностью рагу, приготовленного исключительно из пастернака и других трав. — Знаешь, что тебе надо сделать, — проговорила тетушка, уплетая рагу. — Тебе надо сию же минуту взять бумагу, карандаш и начать писать поваренную книгу. Он посмотрел на нее поверх стола, медленно пережевывая пастернак. — А почему бы нет? — воскликнула она. — Я научила тебя писать, научила готовить еду, так что от тебя лишь требуется свести эти оба занятия воедино. Ты напишешь поваренную книгу, мой дорогой, и она прославит тебя на весь мир. — Хорошо, — ответил он. — Я так и сделаю. В этот же день Лексингтон начал первую страницу своего монументального труда, которому суждено было стать делом всей его жизни. Он назвал его «Вкусная и здоровая пища». 6. Семь лет спустя, когда ему исполнилось семнадцать, он записал уже более девяти тысяч различных рецептов, каждый из которых был оригинальным и восхитительным на вкус. Но именно в это самое время его работа оказалась прерванной трагической смертью тетушки Глосспэн. Ночью с ней случился жестокий удар, и Лексингтон, бросившийся к ней в спальню узнать, откуда весь этот шум, нашел ее лежащей на кровати, — она кричала, бранилась, вся извиваясь, словно стремилась завязать себя в узел. Зрелище было ужасное, и возбужденный молодой человек бегал вокруг нее в пижаме, заламывая руки и теряясь в догадках, что же ему следует сделать. Наконец, желая как-то остудить ее, он принес ведро, полное воды с пастбищного пруда и вылил на голову тетушки Глосспэн, но это лишь усилило приступ, и спустя час старая леди скончалась. — Вот ведь неприятность-то какая, — проговорил молодой человек, для уверенности несколько раз ущипнув ее. — И как все неожиданно! Так быстро и неожиданно! А ведь всего несколько часов назад она чувствовала себя превосходно. Даже три раза попросила добавки его нового изобретения — булочек с грибами и специями, да еще заметила, какие они сочные. Несколько минут горько поплакав, ибо он действительно очень любил тетушку, Лексингтон взял себя в руки, вынес тело покойной наружу и закопал его за коровником. На следующий день, разбирая тетушкины вещи, он наткнулся на конверт, подписанный ее рукой и адресованный ему лично. Внутри лежали две пятидесятидолларовые банкноты и письмо. «Дорогой мальчик, — писала тетушка. — Я знаю, что за всю свою жизнь ты ни разу не спускался с наших холмов, но когда я умру, тебе надо будет обуться, надеть чистую рубашку, пойти в деревню и найти там доктора. Попроси его дать тебе свидетельство о моей смерти. Потом возьми это свидетельство и отнеси его моему адвокату, Сэмюелу Цукерману, — который живет в Нью-Йорке и у которого хранится копия моего завещания. Деньги в конверте предназначены доктору за выдачу свидетельства о смерти, а также тебе для поездки в Нью-Йорк. Когда ты приедешь туда, мистер Цукерман даст тебе еще больше денег, и я от всего сердца желаю, чтобы ты использовал их для дальнейших изысканий в области кулинарии и создания вегетарианских блюд, а также для продолжения работы над своей великой книгой — вплоть до тех пор, пока ты не почувствуешь, что она во всех смыслах завершена.      Любящая тебя тетушка Глосспэн». Лексингтон, который привык все делать так, как ему велит тетушка, положил деньги в карман, обулся, надел чистую рубашку и стал спускаться вниз, в деревню, где жил доктор. — Старушка Глосспэн? — переспросил доктор. — Бог мой, неужели она умерла? — Ну конечно же, — ответил молодой человек. — Если вы пойдете со мной, я откопаю ее, и вы сами сможете убедиться в этом. — Ты глубоко ее закопал? — поинтересовался доктор. — Метра на два, пожалуй. — И давно? — Часов восемь назад. — Ну, тогда она точно умерла, — объявил доктор. — Вот тебе свидетельство. 7. И вот наш герой отправился в Нью-Йорк на поиски мистера Сэмюела Цукермана. Он шел пешком, спал под кустами, питался ягодами и дикими кореньями и через шестнадцать дней наконец добрался до города. — Какое потрясающее место! — воскликнул он, стоя на углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню и глядя вокруг себя. — Ни коров, ни кур нигде не видно, а женщины совсем не похожи на тетушку Глосспэн. Что же до мистера Сэмюела Цукермана, то подобного ему вообще не приходилось видеть ни разу в жизни. Это был маленький пухлый мужчина с синеватым подбородком и массивным пунцовым носом, а когда он улыбался, из многих мест его рта загадочно поблескивали золотые огоньки. Он принял Лексингтона в своем роскошном офисе, тепло пожал ему руку и поздравил с кончиной тетушки. — Я полагаю, вы осведомлены о том, что ваша дорогая и любимая опекунша была весьма состоятельной женщиной? — спросил он. — Вы имеете в виду коров и кур? — Я имею в виду полмиллиона долларов, — сказал он. — Сколько? — Полмиллиона долларов, мой мальчик. И она оставила все это тебе, — мистер Цукерман откинулся в кресле и сложил руки на пухлом животе. Одновременно он начал потихоньку почесываться правым указательным пальцем, стараясь проникнуть им под жилет и потом под рубашку, чтобы поскрести кожу вокруг пупка — это было любимое его занятие, доставлявшее особое удовольствие. — Разумеется, я должен вычесть из этого пятьдесят процентов в качестве оплаты моих услуг, — проговорил он, — но у тебя все равно останется двести пятьдесят тысяч. — Я богат! — воскликнул Лексингтон. — Как это чудесно! И когда я смогу получить эти деньги? — Ну что ж, — сказал мистер Цукерман, — к твоему счастью, здесь у меня достаточно теплые отношения с налоговыми властями и я уверен, мне удастся убедить их уладить все вопросы, связанные с похоронами и уплатой соответствующих налогов. — Очень мило с вашей стороны, — пробормотал Лексингтон. — Разумеется, мне придется уплатить кое-кому небольшой гонорар. — Как вам будет угодно, мистер Цукерман. — Думаю, ста тысяч долларов будет достаточно. — Боже праведный, а это не много? — Никогда нельзя скупиться на налоговых инспекторов или полицейских, — проговорил мистер Цукерман. — Запомни это. — Но мне-то сколько от всего этого остается? — покорно спросил молодой человек. — Сто пятьдесят тысяч. Но тебе надо еще оплатить расходы, связанные с похоронами. — С похоронами? — Надо заплатить похоронному бюро. Разве ты этого не знал? — Но мистер Цукерман, я уже сам похоронил ее. За коровником. — Не сомневаюсь в этом, — проговорил адвокат. — Ну и что? — Я никогда не обращался в похоронное бюро. — Послушай, — терпеливо промолвил мистер Цукерман, — возможно, ты этого не знал, но в этом штате существует закон, который гласит, что ни один наследник не сможет получить на гроша из завещанных ему денег вплоть до тех пор, пока полностью не оплатит расходы, связанные с похоронами. — Как вы сказали, закон? — Ну конечно закон, причем очень хороший. Похоронное бюро — это один из великих символов нашей цивилизации, и мы должны любой ценой защищать его. Мистер Цукерман вместе с некой группой докторов, проникнутых общественным сознанием, контролировали корпорацию, владевшую серией роскошных похоронных бюро, не говоря уже о фабрике но производству гробов в Бруклине и специальной школе бальзамирования па Вашингтонских холмах. Таким образом, связанные со смертью обряды, но мнению мистера Цукермана, представляли собой глубоко религиозную процедуру, да и вообще весь этот бизнес столь глубоко трогал его душу, что это было сопоставимо разве что с эмоциями лавочника при вести о рождении Христа. — У тебя не было никакого права вот так взять и закопать свою тетушку, — сказал он. — Абсолютно никакого права. — Я очень сожалею, мистер Цукерман. — Да это ведь, по своей сути, подрыв самых основ. — Я сделаю все, что вы мне скажете, мистер Цукерман. Но мне хочется знать, сколько же я получу потом, когда все выплаты будут сделаны? Возникла пауза. Мистер Цукерман нахмурился, вздохнул, одновременно продолжая тайком пощекотывать пальцем свой пупок. — Может, договоримся на сумме в пятнадцать тысяч долларов? — предложил он, одаривая гостя широкой золотозубой улыбкой. — А что, неплохая сумма. — И я смогу получить их уже сегодня? — А почему бы нет? С этими словами мистер Цукерман вызвал своего старшего кассира и приказал ему выдать Лексингтону пятнадцать тысяч долларов, списав их по статье мелких расходов, и взять с него расписку. Юноша, который к этому времени был рад бы уже получить хоть что-нибудь, с благодарностью принял деньги и спрятал их в свой рюкзак. Затем он тепло пожал мистеру Цукерману руку, поблагодарил его за оказанную помощь и покинул офис. — Весь мир раскрыт передо мной! — воскликнул наш герой, выходя на улицу. — Теперь у меня есть пятнадцать тысяч долларов, которых мне вполне хватит вплоть до тех пор, пока мою книгу не напечатают. Ну, а потом я, конечно же, получу намного больше. — Он стоял на тротуаре и раздумывал, куда же идти дальше. Повернув налево, он медленно пошел вдоль улицы, разглядывая окружавший его город. — Что за омерзительный запах, — проговорил он, втягивая ноздрями воздух. — Невыносимый просто. Его чуткие обонятельные нервы, привыкшие воспринимать только самые изысканные кухонные ароматы, испытывали муку от столкновения с выхлопными газами автобусов. — Нет, надо поскорее отсюда убираться, пока это окончательно не разрушило мой нос, — сказал он. — Но сначала мне надо перекусить, я основательно проголодался. — За последние две недели бедный парень не ел ничего, кроме ягод и диких кореньев, и сейчас его желудок взывал к более солидной пище. «Я бы с удовольствием съел котлету из мамалыги, — подумал он. — Или несколько сочных оладий из козлобородника». Он пересек улицу и вошел в небольшой ресторанчик. Внутри было жарко, темно и тихо. В воздухе стоял сильный запах разогретого для жарения жира и вареной капусты. Кроме того и ресторане находился один-единственный посетитель с коричневой шляпой на голове, увлеченно поглощавший пищу и не обративший на Лексингтона никакого внимания. Наш герой сел за угловой столик и повесил рюкзак на спинку стула. А что, сказал он себе, это может быть даже очень интересно. За свои семнадцать лет я пробовал пищу, приготовленную всего лишь двумя людьми — тетушкой Глосспэн и самим собой, если не считать, конечно, сиделку Макпоттл, которая, верно, несколько раз подогревала мне бутылочку с молоком, когда я был совсем маленьким. А сейчас мне предстоит познакомиться с искусством нового шеф-повара и, возможно, если повезет, я смогу почерпнуть несколько полезных для моей книги идей. Откуда-то из тени за спиной появился официант и остановился рядом с его столиком. — Здравствуйте, — сказал Лексингтон. — Мне бы хотелось съесть большую котлету из мамалыги. Обжарьте ее в сметане на хорошо прокаленной сковороде — по двадцать пять секунд с каждой стороны, а потом посыпьте сверху щепоткой ароматизирующих трав — это на тот случай, если ваш повар не знает какой-нибудь свой, более оригинальный метод приготовления, с которым я бы с удовольствием познакомился. Официант склонил голову набок и внимательно посмотрел на посетителя. «Будете свиную отбивную с капустой? — спросил он. — Ничего другого у нас нет». — Отбивную с капустой? Официант извлек из кармана грязный носовой платок и взмахнул им яростно, как хлыстом, словно намеревается щелкнуть. Затем он смачно высморкался в него. — Так будете или нет? — спросил он, утирая ноздри. — У меня нет ни малейшего представления, что это такое, — ответил Лексингтон, — но мне бы хотелось попробовать. Видите ли, я пишу поваренную книгу и… — Одна отбивная с капустой! — прокричал официант, и где-то в глубине ресторана, далеко в темноте, ему кто-то ответил. Официант исчез, а Лексингтон потянулся к рюкзаку и извлек из него свои личные нож и вилку. Это был подарок тетушки Глосспэн, сделанный к его шестому дню рождения: приборы были изготовлены из чистого серебра, и с тех пор он пользовался исключительно ими. В ожидании возвращения официанта он любовно протирал их куском мягкого муслина. Официант вскоре появился и поставил перед Лексингтоном тарелку, на которой лежал толстый серовато-белый кусок чего-то горячего. Лексингтон неуверенно наклонился над тарелкой, чтобы ощутить запах пищи. Ноздри его были широко раскрыты и а предвкушении чуть подрагивали. — Но это же настоящее чудо! — воскликнул он. — Какой аромат! Великолепно! Официант сделал шаг назад, внимательно наблюдая за посетителем. — Никогда в жизни я еще не ощущал столь богатого и чудесного запаха, — повторил наш герой, хватая свои нож и вилку. — Боже мой, да из чего же это сделано? Человек в коричневой шляпе поднял голову, посмотрел на него, после чего снова уткнулся в свою тарелку. Официант пошел назад, в сторону кухни. Лексингтон отрезал небольшой кусочек мяса, подцепил его своей серебряной вилкой и поднес к носу, чтобы понюхать еще раз. Затем он положил кусочек в рот и стал медленно разжевывать — глаза его были полуприкрыты, тело замерло в напряжении. — Фантастично! — воскликнул он. — Совершенно новый вкус! О, Глосспэн, моя любимая тетушка, как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас оказалась рядом и тоже смогла отведать это замечательное блюдо! Официант! Немедленно идите сюда! Мне надо с вами поговорить! Изумленный официант теперь наблюдал за ним из дальнего угла зала, не выказывая ни малейшего желания приближаться. — Если вы подойдете и поговорите со мной, я сделаю вам подарок, — проговорил Лексингтон, помахивая сотенной купюрой. — Пожалуйста, подойдите и поговорите со мной. Официант нерешительно подошел к столу, выхватил деньги, поднес их поближе к глазам, осмотрел со всех сторон. После этого бумажка быстро исчезла в его кармане. — Чем могу служить, мой друг? — спросил он. — Послушайте, — сказал Лексингтон. — Если вы скажете мне, из чего приготовлена эта вкусная пища и каким именно образом она приготовлена, я дам вам еще сто долларов. — Но я же уже сказал вам. Это свинина. — А что такое свинина? — Вы никогда раньше не ели свиную отбивную? — спросил официант, изумленно уставившись на него. — Ради всего святого, дружище, скажите мне, что это такое и перестаньте держать меня в напряжении. — Это свинья, — ответил официант. — Ее надо сунуть в печь. — Свинья! — Ну, целая свинья слишком большая. Вы разве этого не знали? — Вы хотите сказать, что это — свиное мясо? — Гарантирую вам это. — Но… но… это невозможно, — заикаясь проговорил юноша. — Тетушка Глосспэн, которая больше всех на свете понимала в пище, говорила, что любое мясо отвратительно, омерзительно, ужасно, грязно, тошнотворно и грубо. А тот кусок, который лежит у меня на тарелке, вне всякого сомнения, представляет собой самую прекрасную пищу, какую мне доводилось когда-либо пробовать. Как же вы можете объяснить все это? Тетушка Глосспэн, конечно же, сказала бы мне, что это совсем не омерзительно, будь оно так на самом деле. — Может быть, ваша тетушка просто не знала, как ее готовить, — предположил официант. — А такое может быть? — Ну конечно же, черт побери. Особенно когда речь идет о свинине. Свинину надо готовить особенно тщательно, иначе ее невозможно будет есть. — Эврика! — воскликнул Лексингтон. — Готов поспорить, что именно так оно все и было! Она неправильно ее готовила! — Он протянул официанту еще одну сотенную бумажку. — Проводите меня на кухню, — сказал он. — Представьте меня тому гению, который приготовил это мясо. Лексингтона немедленно проводили на кухню, где он увидел повара — это был пожилой мужчина, шея которого была покрыта сыпью. — Это будет стоить вам еще одну сотню, — заметил официант. Лексингтон с радостью выполнил это условие, однако на сей раз отдал деньги уже повару. «Так, послушайте, — сказал он, — должен признаться, что меня основательно смутили те слова, которые я только что услышал от официанта. Вы абсолютно уверены в том, что та восхитительная еда, которую я только что попробовал, действительно приготовлена из мяса свиньи?». Повар приподнял свою правую руку и почесал покрытое сыпью место на шее. — Ну, — проговорил он, глядя на официанта и хитро подмигивая ему, — я могу сказать вам лишь то, что наверное это было мясо свиньи. — То есть вы не вполне уверены? — Ни в чем никогда нельзя быть уверенным. — И что же тогда это может быть? — Ну, — повар говорил очень медленно и не сводил взгляда с официанта. — Это, конечно, всего лишь вероятность, но не исключено, что это был кусок человеческого мяса. — Вы имеете в виду мужчину? — Да. — Боже праведный! — Или женщина. Это мог быть кто угодно. По вкусу они не различаются. — Да… сейчас вы действительно меня удивили, — заявил юноша. — Век живи — век учись. — Это уж верно. — Если на то пошло, совсем недавно мы получили от мясников довольно много такого мяса вместо свинины, — заметил повар. — В самом деле? — Вся беда в том, что очень трудно определить, где чье мясо. И то, и другое очень хорошего качества. — Тот кусок, что я только что попробовал, был просто восхитителен. — Я рад, что вам понравилось, — сказал повар. — Но, если по правде сказать, я думаю, что это была все же свинина. Более того, я почти уверен в этом. — Правда? — Да. — В таком случае мы должны предположить, что вы правы, — сказал Лексингтон. — А теперь, пожалуйста, скажите, а это еще сто долларов вам за беспокойство… скажите, пожалуйста, как именно вы его готовите? Убрав деньги в карман, повар пустился в красочное описание того, как готовить отбивную из филейной свинины, тогда как юноша, не желавший упустить ни слова из этого чудесного рецепта, присел за кухонный стол и все подробно записал в свой блокнот. — Это все? — спросил он, когда повар закончил. — Все. — Но ведь здесь обязательно должно быть что-то еще, так ведь? — Сначала вам надо выбрать хороший кусок мяса, — проговорил повар. — В этом половина успеха. Это должна быть хорошая туша, правильно разрубленная, иначе как бы вы ее ни готовили, ничего толкового не получится. — А покажите мне, как это делается, — попросил Лексингтон. — Разделайте одну, чтобы я мог сам посмотреть. — На кухне мы свиней не разделываем, — ответил повар. — Тот кусок, что вы только что попробовали, поступил к нам с консервного завода в Бронксе. — Тогда дайте мне адрес! Повар дал ему адрес, после чего наш герой, многократно поблагодарив обоих за проявленную любезность, бросился на улицу, сел в такси и поехал в Бронкс. 8. Консервный завод представлял собой большое четырехэтажное кирпичное здание; воздух вокруг него казался сладким и каким-то тяжелым, вроде мускуса. На главных въездных воротах было укреплено начертанное большими буквами объявление: «ГОСТЕЙ ПРИНИМАЕМ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ». Лексингтон, приободренный данным обстоятельством, прошел за ворота и оказался на выложенном булыжником дворе, окружавшем все здание. Затем, руководствуясь несколькими другими указателями (типа «ОРГАНИЗОВАННЫМ ГРУППАМ — СЮДА»), он в конце концов подошел к небольшому сараю из гофрированного железа — «КОМНАТА ОЖИДАНИЯ ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ», — стоящему на некотором отдалении от главного здания. Вежливо постучавшись, он пошел внутрь. Перед ним в комнате оказались еще шесть человек. Это были тучная мамаша с двумя маленькими сыновьями примерно девяти и одиннадцати лет. Веселая парочка молодых людей, очень похожие на молодоженов, проводящих медовый месяц. Бледная женщина с длинными белыми перчатками на руках, которая сидела очень прямо и смотрела вперед, сложив ладони на коленях. Все молчали. Лексингтон подумал, что, возможно, они, как и он, тоже пишут поваренную книгу, однако, когда он спросил их об этом, ему никто не ответил. Взрослые люди лишь загадочно улыбнулись самим себе и покачали головами, а дети уставились на него с таким видом, словно он был лунатик. Вскоре дверь открылась и мужчина с веселым розовым лицом просунул внутрь голову и проговорил: «Следующий, пожалуйста». Мамаша с детьми встали и вышли. Примерно десять минут спустя тот же человек снова вернулся. «Следующий, пожалуйста», — вновь позвал он, и теперь уже новобрачные вскочили со своих стульев и последовали за ним. Вошли двое других посетителей — средних лет мужчина и его жена того же возраста; в руках у нее была плетеная корзина с бакалейными товарами. — Следующий, пожалуйста, — сказал экскурсовод, после чего женщина в длинных белых перчатках поднялась и вышла. Вошло еще несколько человек, и все они расселись на стульях. Когда экскурсовод заглянул в очередной раз, настал черед Лексингтона. — За мной, пожалуйста, — сказал мужчина, направляясь через двор к основному зданию. — Как все интересно! — воскликнул Лексингтон, прыгая с одной ноги на другую. — Как бы мне хотелось, чтобы со мной была сейчас моя тетушка Глосспэн и тоже посмотрела то, что мне предстоит увидеть. — Лично я занимаюсь только подготовительными мероприятиями, — проговорил экскурсовод. — А потом мы передаем вас другим. — Как вам будет угодно, — возбужденно проговорил юноша. Сначала они посетили расположенный в дальней части здания большой загон, по которому бродили несколько сотен свиней. — Вот здесь все начинается, — сказал экскурсовод. — А потом они направляются вот туда. — Куда? — Вот туда, — мужчина указал на длинный деревянный сарай, стоявший у наружной стены завода. — Мы называем это место кандальным боксом. Сюда, пожалуйста. В тот самый момент, когда Лексингтон и провожатый приблизились, трое мужчин в высоких резиновых сапогах загоняли в кандальный бокс примерно дюжину свиней, так что все они вошли вместе. — А сейчас посмотрите, — сказал экскурсовод, — как на них надевают кандалы. Изнутри сарай представлял собой обычное деревянное помещение, только без крыши. Вдоль одной из стен медленно двигался стальной трос с крюками — он располагался параллельно земле, примерно в метре от нее. Достигнув конца сарая, трос неожиданно менял направление и поднимался резко вверх, через открытую крышу, в сторону верхнего этажа главного здания. Двенадцать свиней сбились в кучу у дальнего конца загона и стояли тихо, настороженно поглядывая. Один из мужчин в резиновых сапогах снял со стены металлическую цепь и двинулся в направлении ближайшего животного, стараясь подойти к нему с тыла. Резко наклонившись, он обвил одним концом цепи заднюю ногу животного, а другой ее конец подцепил к свисавшему с троса крюку. Кабель между тем продолжал непрерывно двигаться. Цепь натянулась, нога свиньи дернулась назад и вверх, после чего вся туша двинулась в том же направлении. Однако, свинья не упала — животное оказалось довольно проворным и каким-то образом ухитрялось удерживаться на трех ногах, семеня и сопротивляясь натяжению цепи. Его продолжало тянуть все дальше назад, к тому самому месту, где трос уходил вертикально вверх — в этот момент свинью резко поддернуло и потащило ввысь. Отчаянный визг заполнил помещение. — Поистине завораживающий процесс, — заметил Лексингтон. — А что это был за странный хрустящий звук, который раздался, когда ее потащило вверх? — Нога, наверное, — сказал экскурсовод. — Или тазовая кость. — А это ничего? — А какое это имеет значение? — спросил мужчина. — Вы же кости-то не едите. Мужчины в сапогах проворно загоняли одну свинью за другой, и все они по очереди протаскивались к задней части сарая, где взмывали вверх, столь же громко вопя и визжа. — Да, такой рецептик составить посложнее, чем просто коренья собирать, — промолвил Лексингтон. — Тетушка Глосспэн никогда бы на такое не отважилась. В тот самый момент, когда Лексингтон глазел на последнюю исчезавшую в вышине свинью, один из мужчин в сапогах неслышно подошел к нему со спины и обхватил концом цепи левую лодыжку юноши, после Чего проворно подцепил другой ее конец к тросу. Уже через секунду, когда наш герой еще не успел толком понять, что же произошло, резкий рывок свалил его с ног, и его тело потащило по цементному полу к дальнему краю загона. — Стойте! — закричал он. — Остановите все! Меня за ногу зацепило! Однако его, казалось, никто не слышал, и примерно пять секунд спустя несчастного юношу вздернули над полом и потащили вдоль стены вертикально вверх, через открытую крышу сарая, отчего его тело, подвешенное за одну лодыжку, подпрыгивало вверх-вниз и подергивалось как рыба на крючке. — Помогите! — кричал он. — Помогите! Произошла чудовищная ошибка! Остановите двигатели! Спустите меня! Экскурсовод вынул сигару изо рта и невозмутимо посмотрел вверх на быстро поднимающегося юношу, однако ничего при этом не сказал. Другие мужчины в резиновых сапогах приготовились к отправке следующей партии свиней. — Спасите! — кричал наш герой. — Опустите меня! Пожалуйста, опустите меня! — Но сейчас он уже приближался к верхнему этажу здания, где двигающийся трос, подобно змее, делал изгиб и проскальзывал в большое отверстие в стене, чем-то напоминавшее дверной проем без двери, и там, у самого порога, его поджидал забойщик скотины, одетый в заляпанный темными пятнами желтый резиновый фартук и взиравший на весь мир, как Святой Петр взирал на Врата Господни. Лексингтон видел его перевернутым вверх ногами, причем лишь какое-то мгновение, однако и этого было достаточно, чтобы заметить выражение безграничной умиротворенности и благожелательности на лице мужчины, веселый, даже озорной блеск его глаз и легкую, задумчивую улыбку, ямочки на щеках. Это вселило в него какую-то надежду. — Эй, привет, — проговорил забойщик с улыбкой на лице. — Быстрее! Спасите меня! — закричал наш герой. — С удовольствием, — сказал забойщик и, нежно взяв Лексингтона левой рукой за ухо, приподнял правую руку и ловким движением ножа вскрыл на шее парня яремную вену. Трос продолжал двигаться дальше, а вместе с ним и Лексингтон. Все продолжало видеться ему в перевернутом виде, а вытекавшая из горла кровь застилала глаза, однако он все еще сохранял способность что-то различать и смутно понял, что находится в неимоверно длинной комнате. В дальнем конце этого помещения располагался большой чан с кипящей водой, там же находились темные фигуры людей, частично сокрытые клубами пара; они сновали вокруг чана, энергично размахивая и орудуя длинными шестами. Казалось, что лента конвейера зависает прямо над серединой чана, и свиньи одна за другой падали в кипящую воду, а одна из них, как ему показалось, носила на передней лапе длинную белую перчатку. Неожиданно нашему герою очень захотелось спать, но сон наступил лишь тогда, когда его здоровое и сильное сердце выкачало из тела последнюю каплю крови и он перешел из этого, лучшего из всех возможных миров, в следующий.      Перевод с английского — Натальи Мроет